Вепсский лес

Я родился в Пензе, всё детство провёл в Тульской области, учился в Москве, а теперь живу в Санкт-Петербурге. Я с уверенностью могу причислить себя к национальности «русский», но не могу определить свою принадлежность к локальной/региональной группе идентичности. Не могу назвать себя ни туляком, ни пензенцем, ни тем более москвичом или петербуржцем. Возможно, причина в том, что моя семья потеряла связь со своей исконной территорией, своими корнями. Например, мой отец и дед – военные, которых распределяли по направлению, мой дед со стороны мамы – кореец, который по постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 21.08.1937 г. «О выселении корейского населения пограничных районов ДВ края» был переселён с семьёй в Среднюю Азию, моя бабушка со стороны мамы участвовала в большой советской стройке в Тольятти. В российской и советской истории существовало множество причин, по которым человек лишался своей принадлежности и привязки к родному месту, был вынужден покинуть свой город или село. Это многочисленные переломные моменты в российской истории – Гражданская и Великая Отечественная войны, репрессии, большие советские стройки, Перестройка и т.д.

Пространственно-временные трансформации, происходящие в последнее столетие (увеличение внутренней и международной миграции, ускорение информационных потоков и т.д.), оказывают существенное воздействие на процесс самоидентификации не только на территории России; это характерно для большинства населения Земли. Человек начинает испытывать существенные затруднения при определении своей связи с определенным географическим пространством, что позволяет ряду исследователей говорить о «новом кочевничестве» [1] и «номадической идентичности» [2]. Такое вынужденное «скитание по миру» противоестественно, оно лишает человека прочных социальных связей, стабильной идентификации. Зачастую государство вмешивается в регулирование этого процесса, ускоряя его и принуждая ассимилировать целые народы...

Когда я впервые оказался на территории Вепсского леса (исконный центр расселения вепсского народа), в деревне Нойдала, я увидел лишь полуразрушенные срубы домов. Сейчас там никто не живёт, хотя ещё 100 лет назад проживало около 150 человек. За последующие два года я побывал ещё в 10 заброшенных вепсских деревнях. Если в начале XX века вепсов было более 30 тыс. человек, то сейчас, по данным последней переписи населения, их осталось менее 6 тысяч. Социально-экономические и этнокультурные связи вепсов оказались нарушенными во многом из-за политики насильственной ассимиляции культур небольших народностей в конце 1930-х годов, сталинских репрессий, действий государства 1950-60-х гг., направленных на изменение традиционной системы сельского расселения (политика ликвидации «неперспективных» деревень), административной и территориальной разобщенности (упразднение вепсских национальных районов в Ленинградской области и Республике Карелия в 1938 году), усугубленной бездорожьем. [3] В различные периоды нашей истории государство считало своей привилегией указывать людям и народам место их проживания и разрушать исторически сложившуюся привязку к определённой территории. Так, например, в СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов, из них семь лишились при этом и своих национальных автономий. Вепсы избежали тотальной депортации, но с 1938 г. по отношению к ним стала проводиться политика, направленная на ускорение их ассимиляции. Советское государство постепенно меняло курс на «слияние» всех наций в «социалистическую» и создание «новой исторической общности – советского народа». Согласно этой идеологии, дальнейшее самобытное существование миноритарных этносов представлялось бесперспективным...

Во время моих путешествий по заброшенным вепсским деревням я исследовал, как прошлое формирует настоящее: проецировал архивные фотографии, сделанные в этих местах около 100 лет назад, на срубы полуразрушенных домов, обращался к мифологии вепсов, к вепсскому эпосу и ритуалам, представлял себя вепсом и пытался пережить заново травму народа, повторял тот путь, которым народ уходил из вепсского леса – в Ошту, Винницы и другие крупные районные центры. Моя интервенция в какой-то мере повторяет действия государства – она репрессивна и по отношению к месту и по отношению ко мне. Я, как человек без конкретной локальной/региональной принадлежности, без принадлежности к малому народу, чувствовал в себе желание и необходимость присвоить чужую идентичность, историю, боль и травму вепсского народа. Зачем мне это? Ведь это стремление граничит с невозможностью. Мне кажется, что чувство связи с родной землёй, своими корнями – необходимое условие для самоидентификации человека даже в условиях формирования современного «сетевого» общества «туристов». [4]